Порядочные…, этой ночью, завтра сделают…, если не убегу. Да вот, куда бежать? Доносчики везде найдутся. Попал меж двух огней – Энлиля, Энки. От них сбежать мне нереально. Пока все празднуют, меня не ищут.
– А может быть, нашли давно, ведётся слежка? – подумал он, по сторонам смотря.
Но, не заметив подозрительного, успокоился.
Дойдя к телеге с милостью Энлиля, Саргон взял из неё еду и два больших, – с вином, кувшина. Опустошив один – за здравие и милость господина властителя Энлиля. Второй кувшин опустошая медленно, вино – за Нанну, его сына.
Он, вспоминая службу господину и, чёрную неблагодарность – по отношению к себе, почувствовал обиженным, – ведь вместе были много лет.
– Меня он другом называл и, просто так, предал.
Решил Саргон пойти на крайний шаг. – Стравить между собою братьев, вовлечь Думузи в распрю и, сделать, чтобы оправдаться, не появилось шансов у Энлиля, и…, постараться выполнить души наказ, – их подвести к братоубийству… Тогда…, он сможет скрыться без проблем, пока между собой, те будут грызться
– Скажу я Энки и Думузи, – вынуждено, выполнял приказ, под принуждением Энлиля, – воспользоваться состоянием Инанны – изрядно выпившей и, овладеть ей силой. Что мол пытался я предупредить Думузи, искал, но не нашёл, тут подвернулась пьяная Инанна и…, выполнил приказ; ведь жизнь дороже; под действием вина, страх мысль мою убил и, эту гадость совершил. Тем более, она, мне не противилась; подмахивала и стонала. Сам удивлялся, но, так было.
Саргон направился в центр города и, по дороге к храму, придумывая, как явиться – с повинной пред Думузи, чтобы придуманную драму разыграть, в душе того, смятения усугубив и, злость к Энлилю, Энки.
Это нетрудно было сделать. Мог встретиться с жрецом Верховным Междуречья без проволочек, каждый анунак.
Прикинуться осталось кем-то – другим, вместо себя?
Он понимал, что сделать нелегко, так как Думузи знал его давно и, хорошо – в лицо.
Решил он облачиться в одеяние жреца, чтобы мог в храме находиться сколько нужно, случайной ожидать в нём встречи с Жрецом Главным. Не ожидая, услышит вынужденно всё, что расскажу и…, что потом…?
Потом, что будет? Я не знаю. Пытаться буду продолжать играть в историю пса загнанного. Думузи станет защищать от дикой, злобной стаи, желающей порвать меня ….
Потом я буду дальше думать. Сначала это обыграть всё будет нужно правильно, как нужно мне, – достойно этих хамов и, очень осторожно, чтобы добиться, что задумано.
Богослужение шло в храме днём и ночью.
Возле изображения Креста Господня горели три лампады. Ревели трубы, барабан бил, хор – псалмы пел нудно, В них, с середины каждого псалма звук арфы мелодичный слышался, вплетавшийся в короткие мгновенья пауз нежно, меж рёвом труб и боем барабана. Затем звук труб и барабанов умолкал, и часть души вверх уносилась с болью, с мелодиями арф волшебных, жрецов рыдающих в псалмах прискорбно прощение прося Инанне.
Саргона затрясло. Невольно опустился на колени перед статуей бога судьи (Уту), и поклонился. В жизни, он впервые испугался – сильно, сильнее, чем, когда грозил Энлиль. Удары барабана глухим боем, нещадно били по понурой голове, трубы вытягивали жизненные силы, мелодиями унося их вверх, следом за болью в сумраке от стелящего чада свеч и ладана, подталкиваемые звуками ударов, несущими весть о беде случившейся.
Как мелкий крыс в величественном храме, опустошённый, обессиленный, ненужный никому, дрожа от страха, в руки взять себя Саргон пытался, стараясь выхода Жреца не пропустить из кельи к алтарю храма Господня.
Он постепенно приходил в себя. Силы и ясность, возвращались.
Послушника заметив рядом, Саргон спросил: – Верховному жрецу неможется? Не вижу своим взглядом.
Верховные лидеры Междуречья Думузи и Энки.
– Он молится в келье своей, – перекрестившись, ответил тот. Горе неизмеримо, удручает нас, всех повергая ниц, но Бог ведь милостив к молитвам.
Мы воздаём молитвы, для заслуженного наказания преступнику, свершившего такой проступок – грех.
– Боги – того, жестоко покарают, Саргон чуть слышно прошептал, почувствовав, как вновь душа ослабевает, готовая покинуть тело, пыльцу от совести в него вбирая.
Я знаю, как найти преступника. Но информация секретная, её могу доверить лишь Верховному жрецу и никому другому. Я здесь не знаю никого, ведь из другого города.
Послушник встрепенулся, направился к жрецу, молящемуся, в метрах двенадцати от них, чтоб слова жреца прибывшего с секретной миссией к ним, передать.
– Стой! – грозно прошептал Саргон. Ты видно меня плохо понял?! Это секрет!
Боги решили сделать избранным тебя, – чтобы принёс успокоение для сердца – не другого! Ты хочешь, чтобы боги покарали, – безмозглого, тебя?! Об этой тайне говорить нельзя ни слова, никому, лишь Главному!
Если такие глупые здесь, лучше я уйду отсюда.
Послушник задрожал, словно ковыль в степи во время частых дуновений ветра и, на колени пав, креститься стал безудержно и раболепно.
– Простите меня боги! – взмолился он, за то, что осознал неправильно деяния, своё предназначение. Не будьте ко мне строгими, пожалуйста.
– Веди к келье Жреца Верховного, чуть мягче произнёс Саргон, не привлекай со стороны внимания. В грязь не ударь лицом перед Верховным. Я же пойду поодаль, во избежание проникновения – непосвящённого в тайну огромную.
Пошёл послушник к алтарю и, не дойдя к нему метра четыре, справа, в проёме стены скрылся. Саргон немного подождав, приблизился к проёму, юркнул следом. Молящийся жрец в храме, видел, что незнакомый жрец исчез в проёме, идущем к келье – Верховного жреца, и, бросился за ним в погоню. Не ожидал, что в темноте ударится о что-то и, потерял сознание.
Его послушник обнаружил, наткнувшись, по пути обратно. На воздух вывел, павшего жреца и, убедившись, – тот в себя приходит, в храм возвратился, продолжать моление.
Саргон в дверь кельи постучал и, разрешение услышав, в неё вошёл и, преклонил колени.
Он облик изменил, но, несмотря на все старания, как и предполагал, узнал его Думузи.
Тот, побледнев, дар речи, потеряв в волнении, взяв крест Святейший анунаков, решительно шагнул вперёд, навстречу негодяю.
Саргон стоял пред ним, нагнувши голову.
– Можешь убить, он произнёс, не поднимая глаз, но попрошу тебя вначале выслушать рассказ, причину преступления ужасного.
Думузи, силу воли, удержав с трудом, сумел остановить себя. Гневно, смотря на преклонённого Саргона в жреца переодетого, он гневно прошептал, – что же, покайся, пока есть возможность, в грехах своих. Ты можешь говорить!
– Мне ничего не оставалось делать, – я оказался между двух огней. Энки мне приказал жестоко наказать, перед народом не позоря, за то, что празднуешь на дне рождения сына Энлиля, но, чтобы было – очень больно. Энлиль мне приказал Инанне отомстить за то, что предала на плато. Возможно, сговорились оба, – убрать Инанну, этим самым тебя вниз «опустить», чтобы ты понял место, знал, – как ты от них зависишь. Для них мы только быдло. Они ведь дети властелина Ана. А мы, безродные собаки анунаки, без дома и без права.
После «признания» Саргона, в секунды первые, Думузи, стоял, не шевелясь. Слова бессовестного негодяя жгли разум и, лишь мысль одна смогла явиться в голову – Энлиль от смерти спас Инанну.
– Ты лжёшь, подлец, на братьев наговаривая! – вскричал Думузи и, крестом Святейшим, взмахнув, направился к Саргону …, остановился, решив не пачкать об него святыню.
Открыв из кельи дверь, позвал послушников, чтобы его схватили и, сразу же отправили к Энлилю, но, звуки труб и барабана, зов заглушили. Саргон, увидев, что поклёп на братьев неудачен, не захотел перед Энлилем оказаться и отвечать на обвинения и, за поклёп …. Ведь всё равно не оправдаться.
Думузи боль почувствовал в районе сердца от ножа, вонзившегося в спину бессердечно и, бездыханный, на пол замертво упал…, не попросив, у Господа прощения.
На площади Ниппура в центре, как и в Адабе, и Исибе, веселье третий день не прекращалось и всем казалось, что конец ему, не скоро будет. Неудержимая волна – от праздника из радости и удовольствий – от пития соков, вина и, вкусных угощений, прекрасных зрелищ, захлестывала население трёх городов и пригородов, номов, насущные проблемы отодвинув, от существующей действительности в сторону. Такого праздника не помнили они, чтобы их, господа так высоко ценили. Их угощали и вином поили, словно они, на этот миг, равными стали.
Группа с огромными баулами, ни у кого, вопросов не вызвала и, не была никем замечена, кроме единственного стражника, лениво наблюдающего за надоедливо мелькавшими событиями – на площади центральной, возле храма Господня и резиденции Энлиля.